Протоиерей Кирилл Копейкин. О кафедре Теологии в МИФИ

Источник: http://spbda.ru/news/a-3144.html

Похоже, что сегодня мы действительно дошли до некого предела в нашем рациональном структурном познании, и для того, чтобы двинуться дальше, нужен какой-то принципиально новый – безумный с точки зрения предшествующих взглядов – скачок. Быть может, создание кафедры теологии в Национальном ядерном университет МИФИ – именно такой, на первый взгляд безумный, а на самом деле – по-настоящему инновационный прорывный шаг.

– Отец Кирилл, Вы наверное слышали о ситуации, складывающейся сейчас вокруг кафедры теологии в Национальном ядерном университете МИФИ? Ученые сейчас собирают подписи под коллективным обращением за закрытие этой кафедры. Как Вы думаете, чем вызвана столь бурная реакция научного сообщества?

Да. Острая реакция физиков, с одной стороны, достаточно естественна. В памяти многих ученых еще живо то время, когда они ощущали непрестанное идеологическое давление, когда требовалось подтверждать научные теории ссылками на «классиков марксизма-ленинизма», когда свобода академического исследования постоянно оказывалась под угрозой из-за возможного несогласия теоретических или экспериментальных результатов с «единственно верной доктриной». Поэтому страх перед повторением подобной ситуации, наверное, вполне закономерен. С другой стороны, требование запретить что-либо, как мне представляются, совершенно не согласуется с тем духом академической свободы, без которого невозможна подлинная наука. Я хорошо помню время своего обучения на физическом факультете Санкт-Петербургского (тогда – Ленинградского) государственного университета. Это был подлинный оазис свободы в несвободном мире. Там, на физфаке, можно было задавать любые вопросы. И, думаю, в частности именно поэтому многие из выпускников физического факультета стали священниками – непредвзятое исследование Книги Природы привело их к постижению Творца. Мне кажется, митрополит Иларион вполне ясно сказал в своем выступлении, что «учитывая специфику МИФИ и ту уникальную роль, которую играет этот университет в нашей системе образования, я склонен думать, что кафедра теологии в стенах именно этого вуза может играть очень существенную новаторскую роль в том плане, что она будет способствовать диалогу между религией и естественнонаучным знанием, а такой диалог сейчас очень необходим как для носителей естественнонаучного знания, так и для носителей религиозных традиций» (https://mospat.ru/ru/2012/10/16/news73010/). И странно, что ученые, живущие в атмосфере свободного поиска истины, не услышали этого, что они отказываются от диалога и требуют запретить исследовательскую деятельность в сфере теологии; мне кажется, это противоречит этосу научного сообщества.

Наверное, есть и еще одна причина столь бурной реакции. К сожалению, исторически сложилось так, что в России богословие так и не стало академической дисциплиной. Когда в начале XVIII века Петр Первый создавал Академию наук, то в поданном ему проекте академического университета в числе факультетов на первом месте стоял факультет θеологический, но поскольку для Петра Церковь ассоциировалась с той Россией, от которой он хотел дистанцироваться, высочайшей волей теологический факультет был устранен из университета. В результате богословие в России преподавалась только в специальных духовных учебных заведениях. Впрочем, в университетах существовали кафедры, где студентам преподавался Закон Божий, но кафедры эти исследовательской деятельностью практически не занимались. Таким образом, между академической наукой и наукой богословской выросла почти непреодолимая преграда. После октябрьского переворота государственной идеологией стал атеизм, и практически в каждом вузе существовали кафедры «научного» атеизма (впоследствии преобразованные в кафедры религиоведения), на протяжении десятилетий советского времени внедрявшие в головы студентов мысль о несовместимости науки и религии. Думаю, что, в том числе, и плоды их «успешной» деятельности пожинаем мы сегодня.

– А как Вам кажется, возможен ли вообще диалог между наукой и богословием? Ведь мы, действительно, привыкли к ставшему уже, казалось бы, привычным противопоставлению науки и религии.

Уже более полувека назад отец Пьер Тейяр де Шарден писал: «Наше поколение и два предшествующих только и слышали, что о конфликте между религиозной верой и наукой. До такой степени, что однажды казалось – вторая должна решительно заменить первую. Но по мере продолжения напряженности становится очевидным, что конфликт должен разрешиться в совершенно иной форме равновесия – не путем устранения, не путем сохранения двойственности, а путем синтеза. После почти двухвековой страстной борьбы ни наука, ни вера не сумели ослабить одна другую. Но совсем даже напротив, становится очевидным, что они не могут развиваться нормально одна без другой по той простой причине, что обе одушевлены одной и той же жизнью. В самом деле, ни в своем порыве, ни в своих истолкованиях наука не может выйти за пределы самой себя, не окрашиваясь мистикой и не заряжаясь верой. В своем порыве прежде всего. … Человек сможет трудиться и продолжать исследования лишь в том случае, если он сохранит к этому страстную склонность. Но эта склонность всецело связана с убеждением, совершенно недоказуемым для науки, что универсум имеет смысл и что он может, и даже должен, если мы останемся верны, прийти к какому-то необратимому совершенству»[1].

– Но как возможен такой диалог? И возможен ли он с естественными науками? Ведь, казалось бы, наука исследует этот земной мир, богословие говорит о мире духовном, и между ними нет точек соприкосновения.

Действительно, сегодня богословское знание, как правило, – и это вполне справедливо, – относится к разряду знания гуманитарного. Это позволяет избежать серьезных столкновений между объективным научным знанием (а «объективность» сейчас стала едва ли не синонимом «истинности»), получаемым естественными науками, и знанием богословским. Считается, что они относятся к разным сферам: естествознание изучает мир дольний, богословие свидетельствует о мире горнем, а потому между ними нет и не может быть никаких противоречий. Кроме того, гуманитарное знание, в том числе и знание богословское, относится к разряду «мнений», каковых может быть великое множество, вопрос же об истинности тех или иных воззрений, как правило, не ставится.

Такая точка зрения имеет свои основания. Действительно, богословие и естествознание относятся к разным сферам человеческого знания. Богословие, занимающееся осмыслением экзистенциального религиозного опыта и опирающееся на Откровение, возвещающее человеку смысл и цель его бытия, личностно, тогда как естественные (объективирующие) науки устраняющие человеческую субъективность, методологически вынуждены элиминировать личность. Впрочем, последнее утверждение не совсем корректно. Дело в том, что, как обнаружилось уже в ХХ столетии, наблюдающий мир субъект не может быть полностью исключен из картины мира: квантовая механика свидетельствует о том, что человек оказывается глубоко вплетен в ткань бытия. Правда, описать наблюдателя и способ его включенности в мироздание пока не удается, хотя к этому направлены усилия многих исследователей. В то же время богословие, стремящееся – по крайней мере, в предельной своей форме, – постичь замысел Создателя, претендует на объективность в высшем смысле этого слова – на то, что оно способно выявить предельно верную точку зрения – точку зрения Творца на Свое творение.

Таким образом, определенные сферы соприкосновения между наукой и богословием все-таки имеются. Это соприкосновение порой может превращаться в конфликт, – конфликт интерпретаций, – когда традиционные богословские положения приходят в столкновение с данными современного естествознания. Связано это прежде всего с тем, что религиозная «система мира», неявно подразумеваемая богословской традицией, органично включает в себя средневековые представления о мироздании, от которых современная наука давно отказалась. Но наука не просто создала принципиально новую картину мира, сегодня она вплотную подошла к вопросам, ранее относившимся к компетенции философии, метафизики и теологии: как возник мир? что такое материя? чем живое отличается от неживого? как произошел человек? каково соотношение физического и психического? При этом в отличие от различных религиозных традиций, наука едина. В первую очередь это конечно же относится к естественным наукам и математике. Фактически наука – и, прежде всего, естественнонаучное знание – превратилась в новый сакральный институт современной цивилизации. Наконец, наука дает человеку возможность не только постигать фундаментальные начала бытия и законы мироздания, но и преобразовывать этот мир, а значит, в определенном смысле, присваивать себе функции если не Творца, то, по крайней мере, демиурга. В связи с этим возникают этические проблемы: сколь глубоко допустимо вторгаться в природу мироздания? есть ли пределы технократическому переустройству мира? Самый же главный вопрос – полна ли та научная картина мира, исходя из которой человечество сегодня определяет стратегию своего развития?

– А что не так с научной картиной мира? Казалось бы, в истинности науки никто не сомневается, ее эффективность доказана экспериментально.

Научная картина мира, безусловно, истинна, но она не полна. Проблема заключается в том, что, во-первых, остается неясным онтологический статус законов природы. Если законы природы имманентны самой природе, то как они могут «управлять» миром? Если же они суть лишь человеческий способ упорядочивания природных явлений то откуда возникает та удивительная точность, с которой эти законы выполняются, причем выполняются зачастую далеко за пределами области их первоначального обнаружения. Казалось бы, существование закона должно подразумевать наличие законодателя. Но объективирующий метод исследования, применяемый в современном естествознании, исключает возможность обнаружения воли, полагающей закон. Методологически наука пока не может включить в научную картину мира личность – не только Бога, но даже человека. Более того, объективация выводит за пределы научной картины мира не только личность, сознание, но и вообще все психическое. Об этом говорили многие выдающиеся современные философы – Джон Сёрл, Томас Нейджел, Дэвид Чалмерс. Даже сама жизнь – обычная биологическая жизнь, а не сопутствующие ей физические процессы «обмена веществ» – ускользает из «сетей» объективного научного познания. И потому так трудно оказывается дать определение столь очевидному феномену жизни – той жизни, которой обладаем мы сами. Получается, что самое важное – жизнь, психика, личность, уж не говоря о Боге – оказывается устранено из современной картины мира. А ведь себя мы переживаем, прежде всего, как живую личность, обладающую психикой, волей; другой для нас – это тоже личность, с которой можно вступить в диалог. Верующие чувствуют, что молитва и таинства, несмотря на то, что они не «вмещаются» в научную картину мира, оказывают воздействие на душу человека, меняют его способ бытия. Наконец, объективирующая наука принципиально отказывается от постановки самого главного вопроса – вопроса о смысле и цели существования мира и человека; разумеется, это обусловлено, в первую очередь, методологическими причинами – ведь она исследует лишь структуры, но не смыслы. Несомненно, что научная картина мира нуждается в расширении и углублении, которое позволило бы добавить живое, личностное, экзистенциальное, «внутреннее» измерение бытия – измерение, имеющее онтологический статус. И если мир – это действительно Книга, то помимо структуры у нее есть некий смысл, который нам еще предстоит постичь.

– И что же делать в этой ситуации? Неужели богословие может чем-то помочь науке в построении более полной картины мира?

Разумеется, как исследовательская деятельность, наука вполне может обойтись и без богословия. Но она строит научную картину мира, стремится создать научное мировоззрение. И естественно возникает вопрос: полна ли эта картина, целостно ли такое мировоззрение? Как мы видим, в этой картине есть принципиальные «пробелы». И для того, чтобы их заполнить, следует, на мой взгляд, обратиться к теологии.

Для этого, прежде всего, следует вспомнить, что современная физика возникла не просто как эффективный способ познания мира, но как своего рода новое – естественное – богословие, богословие Природы, восполняющее прежнее – сверхъестественное – богословие, богословие Откровения. Именно в контексте европейской интеллектуальной традиции, укорененной в библейском мировосприятии, возникло и укоренилось представление о двух божественных Книгах – Книге Мира и Книге Откровения, между которыми нет и не может быть противоречия, поскольку они созданы одним Автором. Если Библия представляет собою книгу как мир, то природа являет собою мир как Книгу Творца, обращенную к человеку

В эпоху средневековья природа постигалась исходя из библейского Откровения; в эпоху научной революции на первый план стала выходить Книга Мира. Такая смена акцентов была связана с тем, что библейский текст давал простор для множества вариантов прочтения, что приводило к дроблению исходно единой христианской традиции на новые деноминации. Поэтому Новое время обратило свой взор прежде всего к Книге Природы, к тому авторитетнейшему Тексту, созданному Самим Творцом мерою, числом и весом (Прем 11:21), который прежде был непонятен людям, ибо они не обращались к нему напрямую, но полагались на интерпретаторов. Создатели новоевропейской науки верили в то, что постигая закономерности мироздания, человек сможет приобщиться мудрости, способной позволить ему достичь почти божественного могущества, обрести власть над внешним миром и над самим собой и преодолеть едва ли не самое тягостное последствие грехопадения – необходимость со скорбью питаться от земли и в поте лица есть хлеб свой (Быт 3:17–19). Книга Природы должна помочь припомнить тот райский язык, что позволял Адаму нарекать имена твари (Быт 2:19) и который был утрачен после Вавилонского столпотворения.

– А удалось ли науке найти такой универсальный язык Книги Природы?

Да, начиная с Галилея, утверждавшего, что Книга Природы написана на языке математики, именно математика стала таким универсальным языком. Нет физики «арийской» или «советской» так же, как нет математики «западной» или «восточной»; все исследователи, профессионально занимающиеся какой-либо проблематикой, прекрасно понимают друг друга независимо от их национальной или религиозной принадлежности. Именно эта универсальность математического естествознания привела к тому что современная система научного знания (и, соответственно, система образования) стала ориентироваться в первую очередь на математику и физику (тогда как в эпоху средневековья такими «эталонными» дисциплинами были теология и юриспруденция).

– Но если универсальный язык Книги Природы уже найден, то, казалось бы, Книга Природы прочитана и все должно стать ясным! При чем здесь теология?

Дело в том, что формальный математический подход позволяет исследовать лишь структуру Книги Мира, так сказать, ее синтаксис, но не позволяет постигать ее смысл. Христианское богословие исходило из следующего тезиса: если мир – это действительно текст, Книга Природы, то к нему могут быть применены те же методы исследования, которые приложимы к другим текстам. В семиотике, исследующей знаковые системы, знаки могут изучаться либо по отношению друг к другу (синтаксически), либо по отношению к тому, что они означают (семантически), либо в отношении к тому, к кому обращен весь текст и к Тому, Кем он создавался, то есть прагматически.

Можно сказать, что в течение первого тысячелетия христианской истории богословская мысль была занята постижением мира как Книги, обращенной к человеку. Это очень нетривиальная мысль! Мы являемся частью мира, и при этом утверждаем, что мы можем этот мир познать и постичь его закономерности! Это так же странно, как если бы мы, например, узнали, что Пьер Безухов и Андрей Болконский, будучи персонажами романа Толстого «Война и мир», обсуждают структуру романа, замысел автора и т.п. Мы, по-существу, делаем тоже самое, когда исследуем мироздание. Находясь внутри мира мы претендуем на то, что мы можем постичь его структуру, управляющие им законы, и, в конечном итоге, замысел Творца!

В одиннадцатом веке возникает первый университет, и очень условно (условно потому что в истории невозможно провести четких границ) вплоть до семнадцатого века – века научной революции – университетская наука занимается изучением отдельных элементов Книги Мира. Это тоже очень нетривиальная мысль! Человек оказывается способен разделить мир на элементы, каждый из которых имеет какое-то символическое значение. Сейчас нам этот подход может показаться наивным, но именно это, в конечном итоге, позволило создать ту науку, которую мы сейчас считаем «настоящей». И этот переход к современной объективной науке был связан с тем, что от исследования семантики и прагматики мироздания естественные науки перешли к изучению его структуры, исследованию «синтаксиса» Книги Природы.

Похоже, что сегодня мы дошли до некоторого предела, до уровня онтологических структур мироздания. Это проявляется в том, что не удается обнаружить более «глубокие» структуры – в пользу этого свидетельствует утверждение об отсутствии так называемых «скрытых параметров». Мне кажется, что сегодня приближается время синтеза, мы подходим к следующему витку спирали познания, когда синтаксический, семантический и прагматический способы прочтения Книги Природы смогут объединиться в каком-то принципиально новом единстве. Соотнося обнаруживаемые теоретической физикой структуры («законы») Книги Природы со структурами Книги Откровения, созданной тем же Творцом, мы можем попытаться осмыслить их в том широком библейском богословском контексте, в котором возникала современная наук. Именно на пути поиска содержательной интерпретации обнаруживаемых естественными науками формальных закономерностей мироздания можно приблизиться к решению сложнейшей задачи выработки нового понятийного языка, адекватного современному состоянию развития науки, а тем самым – к разрешению проблемы границы живого и неживого, соотношения физического и психического.

Примечательно, что наш выдающийся соотечественник лауреат Нобелевской премии академик В. Л. Гинзбург, в числе, как он выражался, «трех великих проблем физики» называл проблему интерпретации нерелятивистской квантовой механики и вопрос о возможности объяснения жизни и мышления исходя из одних только законов физики. Пока эти проблема не решены, утверждал он, «ни в чем нельзя быть уверенным»[2].

Создание нового понятийного языка, укорененного, с одной стороны, в «идеальной» математике и фундаментальном естествознании, с другой – в библейском Откровении и опыте интроспекции, позволит естественным образом ввести в научную картину мира онтологически фундированное понятие личности, наделенное экзистенциальным, «внутренним» измерением бытия (дело в том, что в культуру понятие личности пришло именно из Библии). Это – новая исследовательская парадигма, представляющая собою не просто «внешнее» соединение различных дисциплин, это качественно иной подход, выход на более высокий понятийный уровень осмысления научных результатов, позволяющий с открывающейся высоты увидеть новые перспективы развития науки.

– Вам кажется, что наука в этом заинтересована?

Мне кажется, что проблема осмысления сегодня становится особенно актуальной. Как полагают многие исследователи, будущее за так называемыми конвергентными технологиями, то есть технологиями, которые, по замыслу ученых, должны преодолеть грань между живым и неживым мирами, психическим и физическим, и тем самым позволить создать природоподобные системы с качественно иными механизмами выработки и потребления энергии. И вот здесь, как ни странно это возможно покажется, теология может оказаться востребованной. Почему? Потому, что теология, которая рассуждает о смыслах и по природе человека не сводима только к физическому существованию, она как раз может помочь нам приблизиться к тайне сознания, которая пока не поддается раскрытию именно потому, что мы подходим к сознанию, пользуясь объективирующими методами, устраняющими ту субъективность, которая как раз для сознания характерна.

Недавно в Университете прошла конференция «Натуралистические концепции сознания», в работе которой принял участие выдающийся американский философ Джон Сёрль (http://spbda.ru/news/a-3044.html). Он неоднократно подчеркивал, что синтаксис не способен породить семантику, иначе говоря, невозможно объяснить сознание как эффект «вычислений», которые производятся человеческим мозгом. В сознании есть нечто, что не ухватывается структурным анализом. Подлинная онтология ментальных состояний, настаивает Сёрль, должна быть онтологией «от первого лица», т. е. от лица самого сознания. Но науке это не удается потому, что она смотрит на человека и на его сознание объект(ив)но – «со стороны», а значит всегда «с точки зрения третьего». Именно здесь, мне представляется, быть плодотворное взаимодействие между наукой и богословием, взирающим на мир личностно (http://spbda.ru/news/a-3046.html).

По мнению аналитиков исследования в области нано- и биотехнологий, генной инженерии, информационных и квантовых технологий должны привести к небывалому расширению физических, психологических, интеллектуальных возможностей человека. Такие работы должны развиваться в тесном взаимодействии с гуманитарными и когнитивными исследованиями (показательно, что современный этап развития науки характеризуется ростом числа междисциплинарных исследований). Это, как надеются ученые, позволит перейти от анализа к синтезу и, в итоге, приблизит к построению системы целостного знания. Построение же системы целостного знания невозможно без учета знания богословского, представляющего собою вопрошание о человеческой сущности, не сводимой к биологическому или социальному существованию и являющегося неотъемлемым элементом знания гуманитарного.

– Но ведь богословие свидетельствует в первую очередь о спасении души, наука же, а уж тем более технологии, занимается исследованием, если так можно выразиться, «телесности» мира?

В контексте библейской традиции спасение – это не просто нравственное совершенствование, спасение имеет онтологическую природу. Традиционно спасение понималось как обожение, преображение способа бытия. Таким образом, библейское Откровение, возвещающее нам весть о спасении – это именно Откровение об онтологическом преображении человеческого бытия. Если Бог – это Творец бытия и Вседержитель мира, то Библия как Откровение – это взгляд, если так можно выразиться, «со стороны Бытия» – а, значит, взгляд онтологический.

Да впрочем и восходящее к Декарту противопоставление тела и души как протяженной и мыслящей субстанций сегодня перестает быть справедливым. Как писал один создателей квантовой механики лауреат Нобелевской премии Вернер Гейзенберг, «старое разделение мира на объективный ход событий в пространстве и времени, с одной стороны, и душу, в которой отражаются эти события, – с другой, иначе говоря, картезианское различение res cogitans и res extensa уже не может служить отправной точкой в понимании современной науки»[3]. Если присмотреться, современная научная картина мироздания просто поражает воображение! Вся известная нам материя (которая, впрочем, представляет собою не более 5% от общей массы Вселенной) состоит из атомов. Атомы представляет собою «почти ничто»: бόльшую их часть «занимает» пустота. При этом как сами электроны, так и протоны и нейтроны, из которых состоит ядро атома, не являются «частицами» в привычном смысле этого слова, но более походят на «логосы» или «монады», обладающие неким сокровенным внутренним измерением бытия – как и человек, психика которого обладает специфическим качеством субъективной реальности, описываемой в категориях смысла, ценности, интенции, качеств-qualia, не сводимым к сколь угодно большой сумме объективных процессов, происходящих в тканях головного мозга. Сами же атомы напоминают созданные из этих «монад» живые «организмы»: как утверждал Бор, «устойчивость живых организмов, сохранение сложнейших форм, которые к тому же способны к существованию непременно лишь как целое, – явление того же рода. <...> Существование однородных веществ, наличие твердых тел – все это опирается на устойчивость атомов»[4]. Человек может управлять своим телом, состоящим из атомов (большинство из которых родилось в недрах звезд, сформировавшихся в галактиках, появление которых после стадии экспоненциально быстрого инфляционного расширения обусловлено квантовыми флуктуациями плотности в ранней Вселенной), подчиняющихся «законам природы», именно потому, что монада его души, сотворенной по образу и подобию Творца законов мироздания, воздействует на монады «материи», подчиняющиеся этим законам[5]. При этом сами монады «частиц», связанных общим прошлым происхождения «из ничего» в горниле «большого взрыва», связаны между собой вне-пространственным взаимодействием, сплетающим их в единую сплошную ткань реальности, текст Книги Мира, «цельнотканный хитон Логоса»[6]. Эти монады взаимодействуют с монадой души человека-наблюдателя, оказывающего, в силу плотной переплетенности ткани бытия, влияние на весь космос. Демонстрируемая парадоксом Эйнштейна-Подольского-Розена нелокальность (микро)мира вкупе с отсутствием априорно «объект(ив)но» существующих параметров микрообъектов заставляют предположить, что наблюдатель является со-творцом продолжающего творения Вселенной[7]. Ощущение же плотной «материальности» обусловлено наличием электромагнитного взаимодействия, «порождающего» телесность, ведь поскольку все получаемые нами от внешнего мира чувственные впечатления – осязательные, обонятельные, слуховые, вкусовые и, разумеется, зрительные – имеют электромагнитную, – т. е. световую, – природу, то свет есть то, посредством чего тело обнаруживается именно как тело – по словам апостола Павла все являемое свет есть (Еф 5:13). Поистине, осмысление этой картины должно радикально изменить наши представления о мироздании и о месте и роли человека во Вселенной.

– Отец Кирилл, Ваши взгляды кажутся достаточно неожиданными. В Санкт-Петербургском университете Вы являетесь директором Научно-богословского центра междисциплинарных исследований. А как относятся к Вашим идеям Ваши университетские коллеги?

Действительно, в СПбГУ Научно-богословский центр существует с 2009 года. В Центре регулярно проходят семинары, организуются конференции. Мы сотрудничаем со многими специалистами, это сотрудники самых разных факультетов, в основном физики, философы, филологи, социологи, психологи. Сейчас готовится сборник материалов прошедших конференций. Информация о деятельности Научно-богословского центра публиковалась в журнале «Санкт-Петербургский университет» (http://journal.spbu.ru/?p=9209 http://journal.spbu.ru/?p=9590). Наверное, есть люди, которые относятся к этой деятельности скептически, но помещение для семинаров и конференций всегда заполнено до отказа.

Когда в начале ХХ века возникала новая физика – квантовая механика и теория относительности – количество исследователей, которые этим занимались, было ничтожно. Мощь государства определялась объемом выплавляемой стали, добычей нефти и угля, производством динамита, количеством броненосцев и пушек. И вдруг оказалось, что люди, занимавшиеся, казалось бы, совершенно незначительными и уж точно не имеющими никакой практической пользы задачами – исследованием строения атома, изучением структуры пространства-времени – создали ядерное оружие, радикально изменившее расстановку политических сил в мире. Нынешняя информационная фаза развития цивилизации, породившая столь неоднозначно оцениваемую глобализацию, стала возможна прежде всего благодаря изучению и освоению специфически квантовомеханических эффектов, положенных в основу работы полупроводниковых микросхем и лазера, – а также освоению космического пространства, сделавшего возможным создание глобальных спутниковых систем связи. По некоторым оценкам примерно одна треть валового внутреннего продукта Соединенных Штатов получается за счет технологий, основанных на достижениях квантовой механики. Миром движут новые идеи. Обычно сначала кажется, что идея незначительна и даже безумна. Известный американский физик-теоретик Абрахам Пайс вспоминал, как однажды после семинара, где один из крупнейших физиков ХХ столетия Вольфганг Паули рассказывал о своей последней работе, он сказал Нильсу Бору, считавшемуся безусловным авторитетом в теоретической физике: «Вы, наверное, думаете, что это все безумие?» На что Бор ответил: «Да, но, к сожалению, это недостаточно безумно»[8]. Похоже, что сегодня мы действительно дошли до некого предела в нашем рациональном структурном познании, и для того, чтобы двинуться дальше, нужен какой-то принципиально новый – безумный с точки зрения предшествующих взглядов – скачок. Быть может, создание кафедры теологии в Национальном ядерном университет МИФИ – именно такой, на первый взгляд безумный, а на самом деле – по-настоящему инновационный прорывный шаг.

Беседовал Сергей Маляров.

[1] Тейяр де Шарден П. Феномен человека // Тейяр де Шарден П. Феномен человека. Вселенская месса / Пер. с франц. М.: Айрис-пресс, 2002. С. 290–291.

[2] Гинзбург В. Л. О сверхпроводимости и сверхтекучести (что мне удалось сделать, а что не удалось), а также о «физическом минимуме» на начало XXI века // Успехи физических наук, 2004, т. 174, вып. 11, с. 1254

[3] Гейзенберг В. Картина природы в современной физике // Гейзенберг В. Избранные философские работы: Шаги за горизонт. Часть и целое (Беседы вокруг атомной физики) / Пер. А. В. Ахутина, В. В. Бибихина. СПб.: Наука, 2006. С. 233.

[4] Гейзенберг В. Часть и целое // Гейзенберг В. Избранные философские работы: Шаги за горизонт. Часть и целое (Беседы вокруг атомной физики) / Пер. А. В. Ахутина, В. В. Бибихина. СПб.: Наука, 2006. С. 316.

[5] Шрёдингер Э. Что такое жизнь с точки зрения физики? М.: Гос. издательство иностранной лит-ры., 1947. С. 122–123.

[6] Максим Исповедник, прп. Творения, Кн. II. Вопросо-ответы к Фалассию. Часть 1. Вопросы I – LV / Пер. и комм. С. Л. Епифановича и А. И. Сидорова. М.: Мартис, 1993. С. 33–34.

[7] Уилер Дж. Квант и Вселенная // Астрофизика, кванты и теория относительности / Пер. с итал. Под ред. Ф. И. Фёдорова. М.: Мир, 1982. С. 535–558.

[8] Пайс А. Гении науки / Пер. с англ. Е. И. Фукаловой. Под ред. С. Г. Новокшенова. М.: Институт компьютерных исследований. 2002. С. 316.