На научно-популярном портале «Стимул» вышла статья сотрудника пресс-службы МИФИ «Произойдет нечто грандиозное», в которой рассказывается о самом лучшем времени в истории российской науки - 1950-1960-х годах, и о том как развитие науки в это время отражались в литературе и искусстве. Ниже мы публикуем полный текст статьи.

Во второй половине 1950-х начинаются самые лучшие годы в истории русской науки за все время ее существования. Эту эпоху можно назвать «Большие шестидесятые» — поскольку советские 1960-е связаны не столько с календарными датами, сколько с правлением Никиты Хрущева, ставшего первым секретарем ЦК в 1953 году, и с ХХ съездом партии, прошедшим в 1956-м.Это было время свободы и бурного количественного роста научной инфраструктуры. После 1950 года статистическое ведомство регулярно подсчитывает число научных работников в СССР, и мы знаем, что с 1950-го до 1960 года оно выросло более чем вдвое — со 162 до 354 тыс. человек, а в следующее десятилетие еще в 2,6 раза — до 928 тыс. человек. Самые высокие темпы роста наблюдались на рубеже 1950-х и 1960-х годов, когда они достигали 25% в год.

Непосредственная производительная сила

Рост числа научных работников происходил столь стремительно, что если бы такие темпы сохранялись достаточно долго, то через несколько десятилетий учеными стала бы бóльшая часть населения страны — не приходится удивляться, что в фантастике этого периода, у Ефремова и Стругацких, научные исследования объявляются главным занятием большинства населения планеты. Так начинают думать не только фантасты: в 1962 году в одном из своих выступлений академик Петр Капица тоже говорит, что в будущем половина человечества будет заниматься наукой.

Советская публицистика и публичная риторика послевоенного периода полны не только констатаций растущего влияния науки на «все стороны жизни», но и ожиданий, что наука в ближайшее время произведет в жизни еще более впечатляющие изменения. В 1957 году будущий нобелевский лауреат академик Николай Семенов, выступая на Всемирной выставке в Брюсселе, говорил: «За последние 20–30 лет темпы развития науки и техники приобрели совершенно исключительные, ранее невиданные масштабы, и трудно представить себе, с какой головокружительной быстротой будут развиваться далее возможности овладения человеком силами природы <…> Каждый год приносит нам новые замечательные достижения науки, открывающие перспективы, казавшиеся еще вчера фантастическими». Как мы можем видеть на примере этой речи, в эту эпоху ожидали, что наука вот-вот одарит человечество какими-то удивительными чудесами.

Другое, более позднее и уже чисто литературное воплощение этого «чувства ожидания» можно увидеть в реплике персонажа научно-фантастического романа Михаила Емцева и Еремея Парнова «Море Дирака» (1966): «Верю, дружище, что еще на моем веку произойдет нечто грандиозное, о чем мы с тобой мечтали в далеком детстве. И дело здесь не столько в той области, в которой я лично работаю, сколько в общей атмосфере, в самой обстановке, что ли. Я так и чувствую, что должно произойти нечто. Оно в воздухе носится… Ты же знаешь мою веру в науку, в ее способность решить многие сложные вопросы современности. Я не вижу, да и, пожалуй, не хочу видеть другой возможности для людей, кроме научно обоснованного изменения мира… Все вопросы, все проблемы будут решены на соответствующем уровне научного прогресса. Но как тяжело сей процесс добывается!»

Тезис о «влиянии науки на жизнь» отражал еще и то место, которое наука занимала в коллективном сознании властной элиты, в руководящих и идеологических документах. Финансирование науки, по официальным данным, продолжает последовательный рост: с 1,82% ВВП в 1950 году до 2,69% в 1960-м и 4,04% в 1970-м. Все это происходит на фоне заклинаний партийных лидеров о том, что наука должна еще больше, еще лучше, еще быстрее помогать развивать экономику. В мае 1955 года принимается постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об улучшении дела изучения и внедрения в народное хозяйство опыта и достижений передовой отечественной и зарубежной техники», для выполнения поставленных задач был восстановлен Государственный комитет по новой технике, которому будет суждено просуществовать под разными названиями до 1991 года. На XXII съезде Хрущев говорит, что «наука все больше становится непосредственной производительной силой, а производство — технологическим применением современной науки», после чего ставит задачу «занять передовые позиции в мире по всем основным направлениям науки и техники». На этом же съезде, в 1961 году, принимается III программа КПСС, в которую включен особый раздел «Задачи партии в области науки». И отзвук в литературе: критик Ольга Войтинская пишет, что роман Гранина «Иду на грозу» мог появиться только после XXII съезда.

Право на квартиру вне очереди

К 1960-м годам в публичном пространстве СССР сложился настоящий культ науки, а фигура ученого обрела большую популярность, что, несомненно, должно было породить высокую сословную самооценку в ученой среде. Косвенное свидетельство этой самооценки мы можем увидеть в повести Даниила Гранина «Место для памятника» (1966), в которой чиновник по фамилии Осокин крайне раздражен, что пришедший к нему на прием ученый требует комнату вне очереди, ссылаясь на важность своих научных исследований: «Самомнение ученых больше всего раздражало Осокина, — то, чем они занимаются, обязательно проблема всемирного значения, и все остальное перед ней — мелочь… Подобные типы воображают, что весь мир держится на их молекулах. Как же, им одним ясно, как молекулы хранят информацию, они, видите ли, Менделеевы, Мендели, а все остальные вахлаки, лопухи… Кто для него Осокин? Писарь, конторщик, который обязан обслуживать, обеспечивать корифеев с их генетическими молекулами, они, видите ли, корифеи, пуп земли, они решают мировые проблемы».

Осокин — отрицательный персонаж, его мнение об ученых скорее предмет сатиры, но ведь это мнение появилось не на голом месте, к тому же и автор, и все положительные персонажи рассказа уверены, что, если бы можно было достоверно доказать, что ученый — новый Менделеев, он, несомненно, имел бы право на квартиру вне очереди.

Составной частью этого культа стала возросшая популярность темы науки в литературе и искусстве. В 1950-е годы Вениамин Каверин завершает начатый в конце 1940-х «опус магнум» о микробиологах «Открытая книга», затем ему еще предстоит написать рассказ «Кусок стекла» (1960) и повесть «Двойной портрет» (1966). Параллельно на литературную сцену выходит главный писатель об ученых Даниил Гранин, сначала с романом «Искатели» (1954), который очень быстро экранизируют, затем с самым, наверное, популярным и интересным произведением всей советской наукоориентированной литературы — романом «Иду на грозу» (1962), о котором литературовед Н. И. Черная напишет, что «его появление ознаменовало начало нового, современного этапа творческих поисков советских писателей, разрабатывающих тему науки».

Сенсацией 1950-х годов становится роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» (1956), вызвавший неудовольствие самого Хрущева, открытие темы отторгаемого системой изобретателя в большой российской литературе.

В 1950–1960-е годы к теме науки прикасаются писатели, которые никогда не занимались ею раньше и которые, как мы теперь знаем, не будут заниматься потом: Всеволод Кочетов (роман «Молодость с нами», 1954), Варлам Шаламов (рассказ «Академик», 1961), Александр Солженицын («В круге первом», 1958), Владимир Маканин («Прямая линия», 1961), Илья Штемлер («Уйти, чтобы остаться», 1966), драматурги Леонид Зорин (пьеса «Добряки», 1959) и Валентин Красногоров (пьеса «Настоящий мужчина, 1968). Геннадий Гор, который в 1960-х годах будет писать о науке и ученых как фантаст, в 1950-х пишет о ней реалистическую прозу — повесть «Ошибка профессора Орочева» (1955) и роман «Университетская набережная» (1959). В этом последнем романе Гор применяет к теме науки характерный для «эпопей» советской реалистической литературы прием сюжетосложения — рассказ о жизни главных героев охватывает достаточно продолжительный период истории страны. На примере троих друзей — химика, физика и агробиолога — в романе Гора показаны знаковые события в истории советской науки: начало генетических исследований; разворачивание работ по акклиматизации южных культур в северных широтах; изобретение искусственного каучука; переключение ученых на оборонную тематику в годы войны; атомный проект; лысенковщина; начало работ по восстановлению почв; разработка и производство первых антибиотиков.

В 1960-х начинается литературная деятельность писателей, являющихся научными работниками по своей основной специальности и в силу этого уделяющих теме науки много места в своем творчестве — И. Грековой и Б. Бондаренко.

С жанровой точки зрения роман об ученых в это время, в сущности, воспроизводит специфику сформировавшегося еще в сталинский период жанра «производственного романа», того романа, где передовые инженеры или рабочие бьются за повышение производительности труда с отсталыми директорами (или, реже, наоборот). Та же проблематика была перенесена на почву научно-исследовательских институтов.

Демиурги нового мира

В кинематографе «золотая эпоха» произведений об ученых начинается несколько позже, чем в литературе. 1950-е годы в советском наукоориентированном кино тратятся на «завершение» начатой в этом же десятилетии серии историко-биографических фильмов. Новая эпоха, где вместо гения прошлого главным героем фильма становится молодой научный сотрудник, начинается в 1961 году с выходом знаменитого фильма Михаила Ромма «Девять дней одного года». За ним появляются фильмы «Все остается людям» (режиссер Георгий Натансон, 1963, экранизация пьесы Самуила Алешина), «Улица Ньютона, дом 1» (режиссер Теодор Вульфович, 1963, экранизация пьесы Эдварда Радзинского), «Полустанок» (режиссер Борис Барнет, 1963), «Здравствуй, это я!» (режиссер Фрунзе Довлатян, 1965), «Лебедев против Лебедева» (режиссер Генрих Габай, 1966), «Авдотья Павловна» (режиссер Александр Муратов, 1966), «Еще раз про любовь» (режиссер Георгий Натансон, 1968), выходит первая экранизация «Иду на грозу» (режиссер Сергей Микаэлян, 1965). Фильмы становятся инструментом самоидентификации ученого сословия, они задают эталоны внешности и поведения — и вот в романе Давида Константиновского «…Следовательно, существую» герой, наблюдая, что его коллега сидит на стуле верхом, положив руку на его спинку, замечает: «Сразу видно, в кино человек ходит, смотрит фильмы про физиков».

В 1957 году с публикации романа Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» начинается возрождение советской научной фантастики. Будущее предстает в «Туманности Андромеды» прежде всего как мир ученых, и этим задается тональность всей фантастики будущих двух десятилетий. «Место религии у Ефремова занимает наука, — пишет историк фантастики Всеволод Ревич. — В его обществе наука — почти божественное предначертание. Не говоря уже о том, что на Земле наукой занимается чуть ли не все население, перед наукой преклоняются, на нее молятся, на нее смотрят как на всеобщую панацею».

Ну а поскольку все это происходило во время быстрого и масштабного увеличения числа научных работников и, соответственно, вовлечения в науку больших масс молодежи, то новым героем — и даже Героем с большой буквы — в культуре «Больших шестидесятых» стал Молодой Ученый. Он обладал и типичными для русской классической литературы чертами молодого идеалиста, чьи нравственные принципы наивны и неприменимы к суровой реальности; он был и трикстером, чьи идеи и поведение бросают вызов консервативной среде; он был и объектом тщательного психологического анализа; он был и культурным героем, творящим новый мир, — как пишет современный литературовед о персонажах «Понедельник начинается в субботу», «новые герои становятся демиургами Нового Мира, творя его с помощью науки, и остаются в нем культурными героями, защищая космос от хаоса новой, молодой и свободной (дающей право и возможность личного выбора) нравственностью».